звездным небом, и думала: «Все в жизни возвращается, Господи». Осознание того, что за тебя, простого российского гражданина, заступился президент, многое изменило в моем мировосприятии. В голове почему-то возникла цитата из голливудского фильма «Ограбление казино»: «В Америке каждый сам за себя. Америка – это не страна, а всего лишь бизнес». «Хорошо, что Россия – это все-таки страна, а главный признак государства – ее народ», – подумала я и заснула.

Следующие несколько дней мне не везло на надзирателей, поэтому я осталась наедине с собой в бетонных стенах камеры. Чтобы не сойти с ума от давящего одиночества, я не оставляла себе ни минуты покоя, которые неизбежно вели к тому, что в голову настойчиво лезли мысли о печальном будущем. Утро начиналось с зарядки, которая за полтора месяца из пятнадцатиминутной разминки выросла до полуторачасовой комплексной тренировки, далее после завтрака – чтение по одной главе из каждой книги, принесенной отцом Виктором. Потом – обед и работа над материалами моего дела. Далее полагалось писать дневник, а после – письма Джиму. Его ответы доходили до меня редко, раз в месяц в лучшем случае большой стопкой – он тоже писал мне каждый день, но ФБР тщательно проверяло, копировало, выискивало скрытые шифры в нашей переписке, а это требовало времени. Получив очередную порцию, я ограничивала себя чтением одного из писем ежедневно, чтобы растянуть удовольствие до следующей партии.

На каждое письмо я старательно писала ответ, часто сопровождая его иллюстрациями и неизменно на оборотной стороне конверта рисовала что-нибудь по теме письма. Так, к российскому дню знаний – школьный звонок, к первому дню осени – желтый лист и корзина с яблоками, к его дню рождения на конверте появлялся торт со свечками, к американскому празднику Хэллоуин – тыква с гримасой, и так до бесконечности. Я ни разу не повторялась, а когда «отмечать» было нечего, выводила любимые пейзажи Алтайских гор, бабушкин дом в деревне, лебедей, лисиц, зайцев или просто любимых мультяшных персонажей типа Чебурашки или Винни-Пуха. Депрессивные мысли отступали, когда я была занята рисованием любимых картинок. «Это так глупо, – часто ловила себя на мысли я, – но, с другой стороны, – это лучше, чем сойти с ума или уйти в состояние овоща на психотропных препаратах». Вечер, самое тяжелое время, часто скрашивали визиты адвокатов, а после – обязательно запоминание наизусть и чтение с выражением отрывка из «Евгения Онегина» Александра Сергеевича Пушкина, которого где-то нашла для меня Хелен, совсем новенькой, будто только из типографии книги, чудом появившейся в тюремной библиотеке, состоящей исключительно из старых карманных брошюрок с пошлыми американскими любовными романами

«Довольно; встаньте. Я должна вам объясниться откровенно», – с выражением убеждала я невидимого персонажа, будто сидящего на краешке моей бетонной постели. Охранники с изумлением смотрели на это действо, думая, наверное, что я вот-вот сойду с ума, в то время как все было с точностью наоборот – чтение любимой поэзии возвращало меня к жизни, в свои представления я вкладывала все эмоции, которые не могла выразить в тюремных стенах. Для окружающих – глупость и безумие, а для меня это было искусство театральной игры по Станиславскому, когда актер в процессе игры испытывает подлинные переживания, и это рождает жизнь образа на сцене.

По-прежнему по ночам я получала «свободное время», чтобы принять душ и позвонить родителям, Полу и Джиму. Мне каждый раз было неудобно будить их по ночам, но другого времени на звонки у меня, к сожалению, не было. Мои адвокаты, как вся Россия, пытались изменить условия моего одиночного содержания, признанные мировым сообществом негуманными, но, к сожалению, свобода в Америке была только у одного слова, и слово это было не наше.

Учим итальянский

Наконец, на смену заступил хороший надзиратель, и мое окошко для еды осталось открытым и после того, как поднос забрали.

– Бона матина, – в окошке для еды появилось улыбающееся лицо Хелен. – Коме стай? Предлагаю приступить к занятиям по итальянскому!

– Давай, – обрадовалась я. – А как?

– У меня есть старенький англо-итальянский словарик, – хитро улыбнулась Хелен и протянула мне в окошко ее сокровище – потрепанный, без обложки толстенький томик, каждая из страниц которого имела два столбика – с итальянскими словами и с их толкованием на английском. – Знаешь, я всегда мечтала побывать в Италии, на берегу моря. Я бы пошла в маленький итальянский ресторанчик, заказала бокал вина у красивого кареглазого мускулистого официанта с каким-нибудь экзотическим итальянским именем, скажем, Леонар-р-рдо, – смешно протянула имя она. – Пускай я буду в длинном синем платье, а ты, скажем, в белом с красным шарфом, развевающимся на ветру. Пойдет, а?

– Лучше пусть официант будет Робер-р-рто, – засмеялась в ответ я.

– Тогда пусть их будет двое! – дурачилась Хелен. – Смотри, каждый день будем учить несколько слов, из них собирать предложение и разыгрывать сценки. У меня вот тут есть несколько наработок – и она протянула листок бумаги с фразами на итальянском, транскрипцией их произношения на английском и переводом. Я их оставлю тебе на ночь. Перепиши себе, так будет проще.

– Окей, – улыбнулась я. – Договорились.

Так начались наши с Хелен регулярные, по мере милости надзирателей, занятия по итальянскому языку. И где мы только не были! В шикарных залах итальянской оперы, роскошных музеях Ватикана, прогуливались по набережным Средиземного моря, покупали дорогие шляпки в дизайнерских магазинах и ужинали в семейных ресторанчиках под бдительной опекой наших официантов Леонардо и Роберто. Со временем мы придумали вырывать из старых журналов, обнаруженных в библиотеке Хелен, картинки разных блюд, наклеивали их на листы бумаги тюремной зубной пастой и превращали в меню, по которому полагалось делать заказ.

– Ты, Хелен, – мой ангел, – смеялась я, поедая тюремную соевую котлету, похожую на подошву старого ботинка. – Смотри, это точно «прошутто», – я подняла котлету кончиками пальцев, – видишь какая тоненькая!

Олег. Продолжение допросов

– Бутина, на выход, – крикнул надзиратель, проходя мимо сидящей возле моего окошка Хелен. – У тебя интервью.

– Расскажешь потом, – улыбнулась Хелен, убирая стул от моей двери, чтобы я могла выйти.

Я что-то хмыкнула в ответ, памятуя о запрете моих адвокатов разговаривать с заключенными о ходе моего дела.

– Ну, как хочешь, – надула губы Хелен и ушла к себе в камеру.

Я быстро собралась, дожевывая свое итальянское прошутто, которое без Хелен снова превратилось в соевую тюремную котлету, и спустилась по лестнице вниз к двери отделения. Там меня уже ждал надзиратель, проводивший меня на первый этаж и сдавший под запись агенту Хельсону.

– Как дела, Мария? – снова, не